Станислав Распеченко
Параллели с «Радугой тяготения», и Метапроза
Эта статья является, по сути, взглядом на роман «V.» через оптику моей интерпретации «Радуги тяготения». Или же, она является сиквелом моего разбора «Радуги», интегрирующим в себя опыт неоднократного прочтения «V.» Кто знает. В любом случае, во избежание спойлеров, а также, для полноты восприятия, она рекомендуется к ознакомлению уже после обоих романов и, в идеале, 7-го раздела нашего сайта. При всех иных раскладах, вы остаетесь здесь на свой страх и риск.
«V.», безусловно, один из величайших романов ХХ века. Особенно интересно перечитать ее уже после «Радуги тяготения». Можно заметить для себя много нового. Например, что это буквально ОДНА И ТА ЖЕ КНИГА!
Сами посудите: как в «Радуге», так и в «V.» имеется два ключевых персонажа. Один из них (Херберт Шаблон / Эния Ленитроп) – персонаж-функция, в попытке разгадать заговор двигающий сюжет и, между прочим, казуально примеряющий на себя различные образы. Второй (Бенни Профан / Джеффри «Пират» Апереткин) – эдакий рамочный персонаж, создающий фактуру вокруг сюжета. На стыке их взаимодействия и рождается художественное произведение. В «V.» сюжетные линии двух героев постепенно сближаются, пока окончательно не пересекутся, подобно этой самой галочке. В «Радуге» схема взаимодействия посложнее: на первый взгляд, наши протагонисты так и не встретятся. Но хитрый Пинчон тонкими мазками постепенно раскрывает, что Пират и Ленитроп пребывают в очень тесном взаимодействии с самого начала романа.
Давайте теперь посмотрим, вокруг чего вращается сюжет этих двух книг: в первом случае он повествует о поисках таинственной женщины, известной только как V. Во втором случае – о поисках таинственной суперракеты, известной как… Уже догадались?? «Радуга Тяготения» - это буквально книга «V. 2», сиквел «V.»!! Тоже мне откровение, скажете вы, и там, и там есть Вайссман, Монтауген и Свин Будин. Но вот где собака зарыта, хе-хе: это не просто условный сиквел, это одновременно сиквел и ребут! (Ну, знаете, как седьмой эпизод «Звездных Войн», только сделанный хорошо.) Всё прекрасно понимающий Пинчон натурально взял производную от своей первой книги (или, если угодно, возвел во вторую степень: Радуга тяготения = V в квадрате) и получил такую же книгу, только больше и сложнее. То есть проделал с ними ровно то, что Ракетный картель проделывает в «Радуге» с самим мирозданием!
Что касается таинственных, замешанных в политические интриги женщин, есть таковая и в «Радуге тяготения» - Катье Боргесиус. А ведь, и правда, если задуматься, она окружена обстоятельствами и наделена атрибутами, крайне схожими с V (ее даже называют аллегорической фигурой паранойи в романе). За парой исключений. Катье никто не ищет. И на части она тоже не разваливается (в отличие от сюжета). Пинчон здесь проделывает еще одну весьма любопытную штуковину – он будто бы разделяет V на два аспекта: женщины, научившейся не запутываться в сетях заговоров, а скользить по их нитям, словно паучиха; и распадающегося на части гиммика, который существует, в первую очередь, как цель поисков для протагониста – в данном случае, Ракету 00000. Что, при наличии сквозной темы расщепления вообще всего (от сюжета - на жанровые элементы, до одной невинной жертвы в лице немецкого юноши - на целую плеяду героев, Пират и Ленитроп, включительно), не кажется таким уж специфическим, а, напротив, предстает вполне уместным, решением.
***
Если попытаться проанализировать шестнадцатую, финальную, главу «V.», исходя из тех же принципов, которым мы следовали при разборе «Радуги», то и здесь тоже обнаруживается крайне интересный метафикшновый слой.
Как уже говорилось, сюжетные линии Профана и Шаблона наконец-то сошлись в одной точке, книга вот-вот закончится. Предположим, на секунду, что Фаусто Мейстраль олицетворяет в романе самого автора. Или, по крайней мере, выполняет заданные им функции. А именно, предлагает обоим ключевым персонажам завершение. Профану – в виде условного счастья со своей дочерью Паолой, а Шаблону – в виде свидетельства смерти V. То есть напрашивается та самая перемена характеров главных героев, о которой постоянно талдычат, как об одном из азов писательского мастерства. И тут происходит очень забавная вещь: Профан и Шаблон вдруг начинают осознавать свою вымышленную природу. Бенни лихорадит именно потому, что он чувствует, что исчерпал свою функцию и что история подошла к концу. Шаблон же и вовсе наблюдает как
Дневной свет «сжег» все промежуточные тона между белым и черным, уничтожив размытые контуры, расплывчатые пятна. Белый был слишком белым, черный – слишком черным. От этого контраста у Шаблона заболели глаза. Цвета почти исчезли, перейдя на сторону либо белого, либо черного.
«Черное и белое» - это не что иное, как текст на страницах романа. То есть Шаблон буквально начинает видеть текстуру собственной книжной реальности!
И, подобно Пэдди Макгониглу и Эдди Пенсьеро, до дрожи преисполнившимся сырой энергией произведения (самим языком, символически обозначенным, как лампочка, в «Радуге тяготения») и устранившим полковника из Кеноши, Профан и Шаблон «выходят из под контроля» автора и начинают сопротивляться. Бенни отталкивает Паолу и вновь пускается по пути случайных знакомств и временных подработок. А у Шаблона появляются подозрения теперь уже и насчет Фаусто, и он, недолго думая, хватается за первый попавшийся след, лишь бы продолжить свой квест. Протагонисты не хотят меняться и не хотят, чтобы их история заканчивалась. А «галочка» сюжетных линий, однажды сойдясь, вдруг начинает снова расходиться, превращаясь в символический «Х».
Касательно же предположения, что Фаусто Мейстраль, как и «Полковник Кеноша» - это символическая фигура автора, оказывается, что ответы еще ближе, чем можно предположить. Выводя руками Фаусто слова о том, что личины автора могут представать в качестве персонажей, Пинчон лишь добавляет оснований для такой интерпретации:
Время, разумеется, изобличило всю нелогичность такой постановки вопроса. Мы можем оправдать любую апологию, определив жизнь как последовательное отторжение различных ипостасей. Любая апология – не более чем романтическое повествование, наполовину выдумка, в которой сменяющие друг друга личины, последовательно принимаемые и отвергаемые писателем, описываются как разные персонажи. Сам процесс писания становится еще одним отторжением, еще одним «персонажем» прошлого. Тем самым мы действительно продаем свои души, расплачиваемся ими с историей частичными выплатами. Не такая уж большая цена за ясность видения, позволяющего разглядеть фикцию непрерывности, фикцию причинно-следственных связей, фикцию очеловеченной истории, творимой «разумом».
***
Мой разбор текстов Томаса Пинчона и его эпигонов на этом не заканчивается. Следить за этим процессом в реальном времени можно в специализированном телеграм-канале «Радуга Спойлерения». Подписывайтесь, впереди еще много интересного!
