Параллели с «Радугой тяготения», и Метапроза
Эта статья является, по сути, взглядом на роман «V.» через оптику моей интерпретации «Радуги тяготения». Или же, она является сиквелом моего разбора «Радуги», интегрирующим в себя опыт неоднократного прочтения «V.» Кто знает. В любом случае, во избежание спойлеров, а также, для полноты восприятия, она рекомендуется к ознакомлению уже после обоих романов и, в идеале, 7-го раздела нашего сайта. При всех иных раскладах, вы остаетесь здесь на свой страх и риск.
«V.», безусловно, один из величайших романов ХХ века. Особенно интересно перечитать ее уже после «Радуги тяготения». Можно заметить для себя много нового. Например, что это буквально ОДНА И ТА ЖЕ КНИГА!
Сами посудите: как в «Радуге», так и в «V.» имеется два ключевых персонажа. Один из них (Херберт Шаблон / Эния Ленитроп) – персонаж-функция, в попытке разгадать заговор двигающий сюжет и, между прочим, казуально примеряющий на себя различные образы. Второй (Бенни Профан / Джеффри «Пират» Апереткин) – эдакий рамочный персонаж, создающий фактуру вокруг сюжета. На стыке их взаимодействия и рождается художественное произведение. В «V.» сюжетные линии двух героев постепенно сближаются, пока окончательно не пересекутся, подобно этой самой галочке. В «Радуге» схема взаимодействия посложнее: на первый взгляд, наши протагонисты так и не встретятся. Но хитрый Пинчон тонкими мазками постепенно раскрывает, что Пират и Ленитроп пребывают в очень тесном взаимодействии с самого начала романа.
Давайте теперь посмотрим, вокруг чего вращается сюжет этих двух книг: в первом случае он повествует о поисках таинственной женщины, известной только как V. Во втором случае – о поисках таинственной суперракеты, известной как… Уже догадались?? «Радуга Тяготения» - это буквально книга «V. 2», сиквел «V.»!! Тоже мне откровение, скажете вы, и там, и там есть Вайссман, Монтауген и Свин Будин. Но вот где собака зарыта, хе-хе: это не просто условный сиквел, это одновременно сиквел и ребут! (Ну, знаете, как седьмой эпизод «Звездных Войн», только сделанный хорошо.) Всё прекрасно понимающий Пинчон натурально взял производную от своей первой книги (или, если угодно, возвел во вторую степень: Радуга тяготения = V в квадрате) и получил такую же книгу, только больше и сложнее. То есть проделал с ними ровно то, что Ракетный картель проделывает в «Радуге» с самим мирозданием!
Что касается таинственных, замешанных в политические интриги женщин, есть таковая и в «Радуге тяготения» - Катье Боргесиус. А ведь, и правда, если задуматься, она окружена обстоятельствами и наделена атрибутами, крайне схожими с V (ее даже называют аллегорической фигурой паранойи в романе). За парой исключений. Катье никто не ищет. И на части она тоже не разваливается (в отличие от сюжета). Пинчон здесь проделывает еще одну весьма любопытную штуковину – он будто бы разделяет V на два аспекта: женщины, научившейся не запутываться в сетях заговоров, а скользить по их нитям, словно паучиха; и распадающегося на части гиммика, который существует, в первую очередь, как цель поисков для протагониста – в данном случае, Ракету 00000. Что, при наличии сквозной темы расщепления вообще всего (от сюжета - на жанровые элементы, до одной невинной жертвы в лице немецкого юноши - на целую плеяду героев, Пират и Ленитроп, включительно), не кажется таким уж специфическим, а, напротив, предстает вполне уместным, решением.
***
Если попытаться проанализировать шестнадцатую, финальную, главу «V.», исходя из тех же принципов, которым мы следовали при разборе «Радуги», то и здесь тоже обнаруживается крайне интересный метафикшновый слой.
Как уже говорилось, сюжетные линии Профана и Шаблона наконец-то сошлись в одной точке, книга вот-вот закончится. Предположим, на секунду, что Фаусто Мейстраль олицетворяет в романе самого автора. Или, по крайней мере, выполняет заданные им функции. А именно, предлагает обоим ключевым персонажам завершение. Профану – в виде условного счастья со своей дочерью Паолой, а Шаблону – в виде свидетельства смерти V. То есть напрашивается та самая перемена характеров главных героев, о которой постоянно талдычат, как об одном из азов писательского мастерства. И тут происходит очень забавная вещь: Профан и Шаблон вдруг начинают осознавать свою вымышленную природу. Бенни лихорадит именно потому, что он чувствует, что исчерпал свою функцию и что история подошла к концу. Шаблон же и вовсе наблюдает как
Дневной свет «сжег» все промежуточные тона между белым и черным, уничтожив размытые контуры, расплывчатые пятна. Белый был слишком белым, черный – слишком черным. От этого контраста у Шаблона заболели глаза. Цвета почти исчезли, перейдя на сторону либо белого, либо черного.
«Черное и белое» - это не что иное, как текст на страницах романа. То есть Шаблон буквально начинает видеть текстуру собственной книжной реальности!
И, подобно Пэдди Макгониглу и Эдди Пенсьеро, до дрожи преисполнившимся сырой энергией произведения (самим языком, символически обозначенным, как лампочка, в «Радуге тяготения») и устранившим полковника из Кеноши, Профан и Шаблон «выходят из под контроля» автора и начинают сопротивляться. Бенни отталкивает Паолу и вновь пускается по пути случайных знакомств и временных подработок. А у Шаблона появляются подозрения теперь уже и насчет Фаусто, и он, недолго думая, хватается за первый попавшийся след, лишь бы продолжить свой квест. Протагонисты не хотят меняться и не хотят, чтобы их история заканчивалась. А «галочка» сюжетных линий, однажды сойдясь, вдруг начинает снова расходиться, превращаясь в символический «Х».
Касательно же предположения, что Фаусто Мейстраль, как и «Полковник Кеноша» - это символическая фигура автора, оказывается, что ответы еще ближе, чем можно предположить. Выводя руками Фаусто слова о том, что личины автора могут представать в качестве персонажей, Пинчон лишь добавляет оснований для такой интерпретации:
Время, разумеется, изобличило всю нелогичность такой постановки вопроса. Мы можем оправдать любую апологию, определив жизнь как последовательное отторжение различных ипостасей. Любая апология – не более чем романтическое повествование, наполовину выдумка, в которой сменяющие друг друга личины, последовательно принимаемые и отвергаемые писателем, описываются как разные персонажи. Сам процесс писания становится еще одним отторжением, еще одним «персонажем» прошлого. Тем самым мы действительно продаем свои души, расплачиваемся ими с историей частичными выплатами. Не такая уж большая цена за ясность видения, позволяющего разглядеть фикцию непрерывности, фикцию причинно-следственных связей, фикцию очеловеченной истории, творимой «разумом».
***
Мой разбор текстов Томаса Пинчона и его эпигонов на этом не заканчивается. Следить за этим процессом в реальном времени можно в специализированном телеграм-канале «Радуга Спойлерения». Подписывайтесь, впереди еще много интересного!
«V.», безусловно, один из величайших романов ХХ века. Особенно интересно перечитать ее уже после «Радуги тяготения». Можно заметить для себя много нового. Например, что это буквально ОДНА И ТА ЖЕ КНИГА!
Сами посудите: как в «Радуге», так и в «V.» имеется два ключевых персонажа. Один из них (Херберт Шаблон / Эния Ленитроп) – персонаж-функция, в попытке разгадать заговор двигающий сюжет и, между прочим, казуально примеряющий на себя различные образы. Второй (Бенни Профан / Джеффри «Пират» Апереткин) – эдакий рамочный персонаж, создающий фактуру вокруг сюжета. На стыке их взаимодействия и рождается художественное произведение. В «V.» сюжетные линии двух героев постепенно сближаются, пока окончательно не пересекутся, подобно этой самой галочке. В «Радуге» схема взаимодействия посложнее: на первый взгляд, наши протагонисты так и не встретятся. Но хитрый Пинчон тонкими мазками постепенно раскрывает, что Пират и Ленитроп пребывают в очень тесном взаимодействии с самого начала романа.
Давайте теперь посмотрим, вокруг чего вращается сюжет этих двух книг: в первом случае он повествует о поисках таинственной женщины, известной только как V. Во втором случае – о поисках таинственной суперракеты, известной как… Уже догадались?? «Радуга Тяготения» - это буквально книга «V. 2», сиквел «V.»!! Тоже мне откровение, скажете вы, и там, и там есть Вайссман, Монтауген и Свин Будин. Но вот где собака зарыта, хе-хе: это не просто условный сиквел, это одновременно сиквел и ребут! (Ну, знаете, как седьмой эпизод «Звездных Войн», только сделанный хорошо.) Всё прекрасно понимающий Пинчон натурально взял производную от своей первой книги (или, если угодно, возвел во вторую степень: Радуга тяготения = V в квадрате) и получил такую же книгу, только больше и сложнее. То есть проделал с ними ровно то, что Ракетный картель проделывает в «Радуге» с самим мирозданием!
Что касается таинственных, замешанных в политические интриги женщин, есть таковая и в «Радуге тяготения» - Катье Боргесиус. А ведь, и правда, если задуматься, она окружена обстоятельствами и наделена атрибутами, крайне схожими с V (ее даже называют аллегорической фигурой паранойи в романе). За парой исключений. Катье никто не ищет. И на части она тоже не разваливается (в отличие от сюжета). Пинчон здесь проделывает еще одну весьма любопытную штуковину – он будто бы разделяет V на два аспекта: женщины, научившейся не запутываться в сетях заговоров, а скользить по их нитям, словно паучиха; и распадающегося на части гиммика, который существует, в первую очередь, как цель поисков для протагониста – в данном случае, Ракету 00000. Что, при наличии сквозной темы расщепления вообще всего (от сюжета - на жанровые элементы, до одной невинной жертвы в лице немецкого юноши - на целую плеяду героев, Пират и Ленитроп, включительно), не кажется таким уж специфическим, а, напротив, предстает вполне уместным, решением.
***
Если попытаться проанализировать шестнадцатую, финальную, главу «V.», исходя из тех же принципов, которым мы следовали при разборе «Радуги», то и здесь тоже обнаруживается крайне интересный метафикшновый слой.
Как уже говорилось, сюжетные линии Профана и Шаблона наконец-то сошлись в одной точке, книга вот-вот закончится. Предположим, на секунду, что Фаусто Мейстраль олицетворяет в романе самого автора. Или, по крайней мере, выполняет заданные им функции. А именно, предлагает обоим ключевым персонажам завершение. Профану – в виде условного счастья со своей дочерью Паолой, а Шаблону – в виде свидетельства смерти V. То есть напрашивается та самая перемена характеров главных героев, о которой постоянно талдычат, как об одном из азов писательского мастерства. И тут происходит очень забавная вещь: Профан и Шаблон вдруг начинают осознавать свою вымышленную природу. Бенни лихорадит именно потому, что он чувствует, что исчерпал свою функцию и что история подошла к концу. Шаблон же и вовсе наблюдает как
Дневной свет «сжег» все промежуточные тона между белым и черным, уничтожив размытые контуры, расплывчатые пятна. Белый был слишком белым, черный – слишком черным. От этого контраста у Шаблона заболели глаза. Цвета почти исчезли, перейдя на сторону либо белого, либо черного.
«Черное и белое» - это не что иное, как текст на страницах романа. То есть Шаблон буквально начинает видеть текстуру собственной книжной реальности!
И, подобно Пэдди Макгониглу и Эдди Пенсьеро, до дрожи преисполнившимся сырой энергией произведения (самим языком, символически обозначенным, как лампочка, в «Радуге тяготения») и устранившим полковника из Кеноши, Профан и Шаблон «выходят из под контроля» автора и начинают сопротивляться. Бенни отталкивает Паолу и вновь пускается по пути случайных знакомств и временных подработок. А у Шаблона появляются подозрения теперь уже и насчет Фаусто, и он, недолго думая, хватается за первый попавшийся след, лишь бы продолжить свой квест. Протагонисты не хотят меняться и не хотят, чтобы их история заканчивалась. А «галочка» сюжетных линий, однажды сойдясь, вдруг начинает снова расходиться, превращаясь в символический «Х».
Касательно же предположения, что Фаусто Мейстраль, как и «Полковник Кеноша» - это символическая фигура автора, оказывается, что ответы еще ближе, чем можно предположить. Выводя руками Фаусто слова о том, что личины автора могут представать в качестве персонажей, Пинчон лишь добавляет оснований для такой интерпретации:
Время, разумеется, изобличило всю нелогичность такой постановки вопроса. Мы можем оправдать любую апологию, определив жизнь как последовательное отторжение различных ипостасей. Любая апология – не более чем романтическое повествование, наполовину выдумка, в которой сменяющие друг друга личины, последовательно принимаемые и отвергаемые писателем, описываются как разные персонажи. Сам процесс писания становится еще одним отторжением, еще одним «персонажем» прошлого. Тем самым мы действительно продаем свои души, расплачиваемся ими с историей частичными выплатами. Не такая уж большая цена за ясность видения, позволяющего разглядеть фикцию непрерывности, фикцию причинно-следственных связей, фикцию очеловеченной истории, творимой «разумом».
***
Мой разбор текстов Томаса Пинчона и его эпигонов на этом не заканчивается. Следить за этим процессом в реальном времени можно в специализированном телеграм-канале «Радуга Спойлерения». Подписывайтесь, впереди еще много интересного!
